Александр Крон: почему так нелегко было возвращать славу подводнику Маринеско?

13 июля 1909 года, 100 лет назад, в Москве, в семье композитора Александра Крейна, родился сын, который получил при рождении имя отца. Случись появление на свет Крейна-младшего раньше на четверть века, возможно, он бы повторил и его судьбу. Но время было суровое. Спустя год-два Европа оказалась наэлектризованной — турки участили набеги на сербские города (подробнее я об этом рассказывал в статье об авторе марша «Прощании славянки» Василии Агапкине), приближение войны чувствовалось еще ощутимее, чем приближение грозы, когда небо затянуто черными тучами.

Саше не было и пяти лет, как разразилась Первая мировая война, нарушившая привычный ход жизни. Потом одна за другой случились две революции, вспыхнула Гражданская война, началось всероссийское брожение, где судьбы людские перемалывались, как зерно на большой мельнице. Сын композитора превратился в беспризорника, а потом и вовсе попал в детскую исправительную колонию под Москвой, некое подобие республики ШКИД, где учились и трудились десятки юных сирот, оставшихся без родителей. В театр через исправительную колонию

Время было трудное, но советская власть заботилась об обожженных детях войны. Вот и Александр Крейн, сменивший фамилию на Крон, в 18 лет стал студентом историко-философского факультета МГУ. А спустя два года он в числе 60 своих однокурсников по университету был отправлен в летние военные лагеря. Кстати, в этой группе был и будущий автор «Моабитской тетради» Муса Залилов, более известный нам как Муса Джалиль.

На этих сборах Александр встретил таких же, как он, бывших беспризорников, которым предстояло круто изменить свою жизнь, покончив с вольницей, стать вооруженными защитниками родины. Это перестройка, вернее, слом старой жизни, происходила, что называется, с потом и кровью. И этот конфликт стал центральным в той пьесе, которую задумал написать Крон. Он назвал пьесу очень мудрено, но к счастью, первый же режиссер, к которому она попала, оставил очень простое название — «Винтовка № 492116». Далеко не каждому начинающему автору выпадает такой успех — пьеса тут же «разошлась» практически по всем ТЮЗам страны и шла, как минимум, полвека. Остается заметить, что автору в то время едва исполнилось 20 лет.

Далее последовали и другие пьесы, в частности, «Трус» и «Наше оружие». А потом, почувствовав себя маститым драматургом, Александр стал боле тщательно работать над написанием каждой пьесы, например, «Глубокая разведка», посвященная работе Бакинских нефтяников, потребовала от автора минимум трех лет и нескольких экспедиций совместно с героями своего будущего произведения. Не последнюю роль в таком подходе сыграл Всеволод Мейерхольд, с которым молодой драматург был знаком лично. Великий режиссер, как известно, «халявы» не любил и требовал от авторов точнейшей проработки каждой детали… Мой коллега, редактор многотиражки

В годы войны Александр Крон оказался в Ленинграде, стал редактором многотиражной газеты соединения подводных лодок «Дозор». Она была маленькой по формату и выходила через день объемом в две полосы. Соответственно, работали в газете только сам редактор и верстальщик, матрос-краснофлотец. Правда у редактора были «связаны» руки, отлучиться куда-либо, например, поучаствовать в боевом походе на неделю, он уже не мог: газета, как и мясорубка, все время требует новую порцию материала.

Впрочем, никто не мешал драматургу писать и в газету «Красный балтийский флот», что он время от времени и делал. Благо фактического материала было хоть отбавляй! Кстати, в свое время я тоже проходил службу в многотиражке, только мотострелковой. Но у нас было, по крайней мере, три офицера… К чему приводит глоток спирта во внеурочное время?

С Александром Ивановичем Маринеско, в то время командиром «малютки» — небольшой подводной лодки М-96, редактор многотиражки познакомился поздней осенью 1941 года. Случилось это обстоятельство весьма некстати, как для одного, так и для второго. Журналист пришел на подлодку в тот самый момент, когда Маринеско с командиром другой «малютки» снимали стресс спиртом. Пикантная ситуация. Крон явно не ожидал, что два командира в обычный день, даже не праздник, будут предаваться столь будничному делу, как распитие спирта. Он, как представитель вышестоящего штаба (должность редактора номенклатурная) попробовал возмущаться, на что будущий могильщик «Вильгельма Густлова» просто-напросто послал «писаку» на три веселых буквы.

Надо ли говорить, что после этого происшествия Маринеско и Крон старались делать вид, что они друг друга не знают, и всячески старались избегать друг друга. Маринеско по натуре был человеком очень независимым, не перед кем не заискивал и считал, что любой человек должен воспринимать его таким, каким он есть. А Крон полагал, что такого великого драматурга как он посылать куда подальше может только Верховный главнокомандующий, а не то, чтобы «затрапезный парнишка, чем-то напоминающий катаевского Гаврика из повести «Белеет парус одинокий». Еще неизвестно, что будет завтра с этим командиром, выживет ли, сумеет хоть чем-то отличиться, а пьесы Крона уже идут на многих сценах… Перемирие: лучше поздно, чем никогда

Они помирились только после Великой Победы, встретившись, можно сказать, случайно, на вечере, посвященном какой-то годовщине этого эпохального события. Крон все не мог поверить, что этот «Гаврик» является одним из самых легендарных офицеров-подводников, пусть даже военные власти пытаются забыть и о его существовании, и о самом подвиге. Для Александра Ивановича «писака» перестал представлять опасность — он уже успел отбыть наказание в дальневосточной тюрьме, куда был брошен по сфабрикованному делу.

Крона поразило то обстоятельство, что Маринеско не трубит во все колокола, пытаясь обратить на себя внимание. Подводник пожимал плечами: «А какой смысл? Ну не стал я Героем Советского Союза, но это ведь не моя вина. „Густлов“ потоплен? Потоплен! Около восьми тысяч немецких подводников так и не сумели занять свои места в боевых рубках сумбарин? Не сумели! Это и есть главный итог! А больше людей меня знают, или меньше — какая разница. Экипаж свой я сохранил, никто, слава Богу, не погиб — это важнее любых почестей!»

Около двух дней, не отрываясь, провели в компании друг друга Александр Крон и Александр Маринеско. Подводник рассказал о себе практически все, насколько это можно было возможно. Драматург начал работу над повестью «Капитан дальнего плавания», рассчитывая, что ему удастся выпустить книгу. Но, увы и ах, во-первых, сам Крон внезапно попал «под раздачу слонов» — его «Заметки писателя» подверглись острой критике, а, во-вторых, никто и не собирался реабилитировать Александра Маринеско. Так что Крон встречал иногда резкий, иногда вежливый отказ.

И все-таки повесть «Капитан дальнего плавания» увидела свет. Правда, случилось это уже тогда, когда ни автора, ни его героя не было в живых. По стечению все тех же обстоятельств, Александр Александрович отметил 65-ю годовщину Советской Армии и Военно-морского флота СССР, а на следующий день, 24 февраля 1983 года, его не стало…